— Желаю счастья, — сказал он и обнял ее, церемонно расцеловав в обе щеки.

— И тебе, — сказала она, задержав немного дольше его руку в своей и глядя в его глаза — она знала, что он уже получил благословение отца Себастьяна. Слим пожал руку Луиса, и Элеонора обняла его. Гонзалес и Молина ограничились поклонами и поцеловали ей руку. А потом, словно заранее сговорившись, друг за другом, нарочито небрежной походкой вышли из отсека.

Нахмурившись, Элеонора смотрела им вслед. Луис нежно взял ее за руку и повел к нарам.

— Не беспокойтесь, дорогая. Они будут охранять дверь, а потом, если женщины в камере окажутся добры к ним и условия сложатся благоприятно, они найдут себе кого-нибудь и получат то, что к вечности подводит ближе, чем гибель в бою.

Она привыкла лежать рядом с Луисом, ощущая его руку на своем теле. Ей даже приятно было сознавать, что его болезнь не позволяет ему обладать ею. Эта ночь отличалась тем, что Элеонора во всем повиновалась воле Луиса. Его поцелуи не возбуждали и не горячили, как поцелуи Гранта, требовавшие ответа, перед чем она не могла устоять. Но он был так нежен и сладок, что Элеонора позволила целовать себя бесконечно долго. Луис прижимал ее теснее, кольцо его рук все сжималось, казалось, что в ее легких уже не осталось воздуха. Его щетина царапала лицо и губы, его пальцы, жесткие от отчаяния, держали ее так крепко, что она не смогла сдержать слабого стона боли.

Луис тут же отпустил ее, уткнулся лицом в ямку у шеи и тихо лежал, пока не успокоилось их дыхание. Наконец он произнес:

— Я сгораю, Элеонора. Я мысленно вкушаю твою страсть, тот восторг, который ты даешь мне. Я хочу тебя больше, чем небесного рая.

— О, Луис, — прошептала она, сжимая его обнаженное плечо. — Я хочу…

— Нет, не говори. — Он поднял голову, его взгляд скрывала полутьма. — С моей стороны было, наверное, не правильно хотеть, чтобы Бог ответил на все мои молитвы. Это, наверное, кощунственно — желать ангела.

— Пожалуйста, не говори так, — выдавила из себя Элеонора, преодолевая спазм в горле.

— Ты такая красивая, — продолжал он, мягко проводя ладонью по ее плечам, по груди, — и, может, даже к лучшему, во всяком случае, для моей души, что я не оскверняю свое чувство к тебе. Поцелуй меня, сладкий ангел, и скажи, что ты печалишься обо мне, даже если это не правда.

Она остановила его, прижав ладонь к его губам.

— Я люблю тебя, — сказала она, и ее голос слегка дрогнул. — Пожалуйста, верь мне. — И это не была ложь. Она действительно отвечала на его чувства, но из сострадания. Это было нежное чувство, не страсть, которую она испытывала к Гранту, но не менее реальное.

Луис медленно наклонился и поцеловал ее в губы. Этот сдержанный поцелуй, далекий от страсти, был как бы благословляющим. Он держал ее, прижав к своему сердцу в долгой непрекращающейся ласке. И когда первые лучи солнца проникли внутрь, он помог ей одеться, заплел косу и завязал ее конец оторванной от рубашки полоской ткани. Затем он перекинул ее через плечо и долго гладил грубыми пальцами шелк волос. Не глядя на Элеонору, он сказал:

— Мне страшно думать, что будет с тобой, когда я уйду.

— Пожалуйста, не беспокойся, — сказала она, пытаясь улыбнуться, но это у нее получилось плохо.

— Может, я устроил тебе ловушку своим дурацким языком?

— Но ведь ты сделал все, что мог. Я благодарна тебе за то, что ты думал обо мне.

Посмотрев в общую камеру, где в сером свете утра вповалку спали мужчины и женщины, он сказал:

— Может, я добился не больше, чем отсрочки насилия. Боже мой, как же я тебя оставлю! — Он снова обнял ее, прижал к себе. — Ну как я могу тебя покинуть?

Они долго стояли, прижавшись друг к другу, пока за дверью камеры не раздался негромкий топот марширующих ног.

Луис напрягся, потом медленно расслабился, проведя рукой по ее спине. Его ладони замерли на плечах, отстраняя ее от себя.

— Слушай внимательно, — сказал он. — Твоя единственная надежда — майор Кроуфорд. Доверься его милосердию. От него зла меньше, чем от здешних каналий, — кивнул он за дверь.

Дверь главной камеры открылась, раздался хор голосов, разбуженных расстрельным взводом. На пороге появилась тень, потом она превратилась в жителя долины. Посмотрев на них, он кивнул и отвернулся, встав лицом к общей камере.

Луис поспешно снял с груди цепочку, осторожно надел ее Элеоноре через голову, направив в ложбинку между грудей и взглянул на нее своими карими глазами, полными боли и сожаления.

— Святой Михаил теперь будет тебе защитой вместо меня, Элеонора. Прости, — сказал он.

— Нет-нет. — Она попыталась ободрить его, сказать, что у нее все будет хорошо. Но даже этих слов, совсем неподходящих в подобной ситуации, не смогла произнести.

Последний поцелуй, смоченный ее солеными слезами. Потом она обняла Жан-Поля, сжав его руку ледяными пальцами, не веря его спокойствию. Элеонора не помнила, что говорила им, прощаясь. Они целовали ей руку, что-то шептали взволнованными искренними голосами, а затем их увели между двумя рядами солдат. Они шли, не сгибаясь.

Сжав золотой медальон Луиса, Элеонора смотрела им вслед до тех пор, пока дверь не закрылась. Она постояла какое-то время, потом побежала к нарам, вскарабкалась и привстала на цыпочки, чтобы заглянуть в окошко. Ухватившись руками, она подтянулась еще чуть-чуть, каменный край окна резал запястье, а стена, холодная и шершавая, впилась в грудь.

Снаружи не было никого, кроме старого падре и офицера в красно-сине-белой форме, который держал в руке открытые часы. Несколько долгих минут они простояли вдвоем, наконец, привлеченные каким-то шумом, повернулись к широким воротам в каменной стене.

Ворота распахнулись, пропуская расстрельный взвод. Он прошагал через площадь в сторону окна Элеоноры.

Первым шел Луис, за ним — Слим и Молина, шествие замыкал Гонзалес, повисший между этими двумя с дрожащим от ужаса лицом. И больше никого.

Элеонора еще раз всех оглядела. Да, Жан-Поля среди них не было. Что они с ним сделали? От ужаса у нее на голове зашевелились волосы, когда она представила, что его содержат где-то и мучают, хотя она и не знала, за что.

Солдаты связали приговоренным руки за спиной. Отец Себастьян ступал очень медленно, произнося что-то нараспев, осеняя каждого крестом, дрожащими пальцами протягивал им деревянное распятие, чтобы они могли его поцеловать. Слим откуда-то вынул сигару и, пока верующие совершали обряд, глубоко затянулся, выпустив дым с мужественным спокойствием.

Повязками для глаз служили неумело сложенные грязные носовые платки. Луис, единственный из них, покачав головой, отказался. Тяжелая рука опускалась на плечи каждого приговоренного к смерти, вынуждая вставать на колени, спиной к стрелкам, выстроившимся в тридцати шагах от них.